Я несколько припозднилась, но все же...

Я никогда не считала нужным писать об этом или говорить. Да и сам праздник с детства вроде бы затерт до дыр: я пережила уже четыре таких юбилея, и каждый год вроде бы одно и то же: парад (техника, стройные шеренги молодых бойцов, ветераны в орденах и планках), концерты по всему городу, толпы пьяных к вечеру. И мне казались все речи о победе слишком пафосными, что ли.

Только вот с каждым годом все старше ветераны. И все меньше их. Раньше я как-то не придавала этому значения. А теперь вот задумалась. Шестьдесят пять лет! Господи, шестьдесят пять лет назад закончился для родины нашей этот ужас! А сейчас для большей части населения нашей страны это лишь очередной повод напиться! Горько... Они умирают. Сколько их осталось в России? По некоторым данным на 2008 год их оставалось около миллиона. Сколько еще умерло с тех пор? И сколько теперь осталось? И как они теперь живут? Риторические вопросы. И так все ясно. И горько, что ничего не можешь сделать.
Солнечный день, где-то, всего в двух километрах от моего дома, приветственно гремят залпы тяжелых орудий. В небе несутся самолеты: остроклювые истребители Сухого - сушки, быстролетные, будто игрушечные, МиГи... Угрожающие по своей мощи и силе тяжелые бомбардировщики Ту-160, "Медведи" и "Шмели" и их меньшие братья - стратегические бомбардировщики Ту-22М, не менее грозно выглядящие дозаправщики Ил, и огромнейший грузовой "Руслан", юркие двадцать пятые сушки оставляют за собой красивейший шлейф триколора в небе, а их товарищи, такие же сушки да МиГи выстравают в лазурной синеве поразительно ровную цифру "65". И слышишь с улицы возгласы: ой, красота-то какая! Мне эта картина знакома с детства: у нас город летчиков, и наша дача находилась совсем рядом с военным аэродромом. И я тоже когда-то восхищалась этим зрелищем.
Но ведь не о красоте же надо думать в этот момент! В этот момент надо дышать пропитанным майским солнцем воздухом, слушать шум ревущих в небесной вышине двигателей, и хотя бы попытаться ощутить себя в безопасности, радоваться жизни, жить!!!
Последние истребители пронеслись над сверкающим металлическими крышами и глянцевой зеленью листвы городом, и скрылись вдали. Тихий вздох с улицы: ну что, все, что ли? Те люди махнули рукой и ушли. Я не могу залезть в их голову и проверить, о чем они думали. Но почему-то мне кажется, что не о тех, кто погиб за нас. А ведь... разве проснулась бы я этим солнечным утром от приветственных оружейных залпов, не соверши они тогда этого подвига? Разве любовались бы мы этими каскадами нашей мощи в лазурном небе, не победи они фашистов? Разве жили бы мы так, как сейчас живем, не будь того радостного девятого мая 1945 года? Разве было бы сейчас все это?! Ведь "В каждой победе твоей и моей весна сорок первого года!" И сами собой всплывают в памяти строки из "Крохоток" Александра Исаевича Солженицына.
"А еще есть такие, кто умер за отечество - ну, как тебе или мне еще придется. Этим церковь наша отводила прежде день - поминовение воинов, на поли брани убиенных. Англия поминает их в День Маков. Все народы отводят день такой - думать о тех, кто погиб за нас.
А за н а с-то - за нас больше всего погибло, но дня такого у нас нет. Если на всех погибших оглядываться - кто кирпичи будет класть? В трех войнах теряли мы мужей, сыновей, женихов - пропадите, постылые, под деревянной крашеной тумбой, не мешайте нам жить! Мы-то ведь никогда не умрем!"
И вот думается мне. Когда умрут все те свидетели той страшной войны, что пока еще живы, будем ли мы помнить? Будем ли так остро ощущать? Или спустя 20 лет, вспомним ли так ярко, так живо о тех двадцати шести с половиной миллионах погибших за родину мужчин и женщин? Не притупится ли это чувство? Не канет ли в Лету? О себе я знаю, что сумею воспитать своих детей так, чтоб они помнили. Чтоб понимали. А другие? Смогут ли? Все те, кто носит сейчас на сумках и пиджаках георгиевские ленты, вспомнят?
Мне повезло. Мне есть что помнить. У меня не прадеды воевали - деды. Отец моего отца погиб в той войне, в сорок третьем, кажется. Он оставил после себя богатое наследство отечеству: жену и семерых детей. А отец моей матери дошел до Берлина, был контужен и потом долго лечился, но вскоре тоже умер. О них я знаю мало, ведь ни с тем ни с другим знакома не была никогда. Но мой отец родился в июне сорок первого. И он был одним из тех немногих людей, кто отчетливо помнит свое раннее детство: жизнь впроголодь, корова, картофельные очистки, которые сажали по весне вместо семенной картошки, пара кур, да лес, куда по грибы со старшими ходили. Самыми яркими его воспоминаниями теперь владею я. Это и история об отчаявшейся прокормить детей женщине, и об оловянной ложке, и о сахаре... Отец хорошо помнил войну. И победу. Он помнил, как он, маленький, радовался победе. И как плакала, стоя на пороге, его мать. Мне есть что помнить. И я не ношу георгиевскую ленту. Я и без нее помню.
Но как хочется... Как же хочется, чтобы и другие помнили!!! Как же хочется...